– Не до счетов теперь, – мягко сказал Генка. – Ты постарайся это понять.
– Как это не до счетов? – снова вмешался Егор. – Самое время.
– Я пойду, – Генка встал. – Ты напиши мне, Таня. Впрочем, куда? К матери зайди. Мне некого больше об этом попросить. – Он в последний раз обвел взглядом стены, оклеенные дешевыми обоями, задержал взгляд на ходиках с мигающей совой и вышел на крыльцо. Канонада гремела уже значительно ближе.
На шоссе он остановился в ожидании попутного автомобиля. В город не было ни одного, зато из города прошло сразу три полуторки. В них стояли мужчины и женщины с ломами и лопатами – видимо, приехали строить какое-то оборонительное сооружение. Все пели «Утро красит нежным светом». Старший – горластый парень в полувоенной форме скомандовал, строители высыпали на пыльную траву.
– В город поедете? – спросил Генка.
– Ты сдурел? – удивился парень. – Работы у нас ого-го! Товарищи! Не расходиться! Сейчас приедет инженер, и мы начнем!
Генка вышел на шоссе и остановился, вдруг замерев от радостного чувства: от железной дороги бежала женщина, размахивая на ходу платком. Она что-то кричала.
– Гена! Подожди-и! – разобрал, наконец, Генка.
Таня подбежала, молча повисла на шее. Он нежно провел ладонью по ее щеке:
– Ну, все. Все хорошо, Таня. Я не обижаюсь.
– Я приду. Вечером. Скажи маме.
Он молча кивнул и подумал благодарно: «Я не ошибся в ней. Я не ошибся».
Подъехала «эмка». На дорогу выскочил военный в форме капитана инженерных войск.
– Гопоненко! – крикнул он. – Все назад! Пулей!
– А как же противотанковый ров? – растерянно спросил старший колонны.
– Какой тебе ров? Ты на небо взгляни, суслик!
Генка тоже посмотрел: с южной стороны на город заходила черная стая самолетов.
«На станцию идут», – определил он.
– Понял теперь? – продолжал кричать капитан. – Отходят наши! Через час-другой немцы будут здесь!
Возвращались уже без пения. Генка стоял в кузове среди плотно сбившихся людей.
Когда въехали на городскую площадь, со стороны станции донеслись глухие удары тяжелых авиабомб, дрогнула земля, и небо заволокли клубы черного дыма.
В горотделе милиции Генку встретила мертвая тишина и ворох раскиданных по полу разноцветных бумаг.
За стойкой обедал дежурный. Торопливо отрезая большие куски вареной колбасы, он отправлял их в рот и жадно жевал.
– Проститься? – увидел он Генку.
– Проститься. Чего машина не пришла?
– Машина, брат, перевозила продовольствие. Если не совсем глупый, поймешь, какое и куда.
– Понял. Я пошел. Бывай.
– Бывай, – отозвался дежурный. – Беспокоюсь я. Станцию, говорят, здорово бомбили, а начальник час назад уехал туда. Вагон с зеками встречать.
– Это же конвой НКВД должен делать, – сказал Генка.
– Некогда считаться, – вздохнул дежурный. – Мы тоже в НКВД. В армии ты куда? В особый отдел?
– Командиром взвода, в пехоту.
– Ну, правильно, – кивнул дежурный. – Для работы в особом отделе ты хлипкий, уж не обижайся, брат. Странное дело: слыхал я, что ты из потомственной чекистской семьи, а конституция в тебе слабая для нашего дела.
– Ладно, не будем обсуждать, – оборвал его Генка. – Желаю тебе удачи. Прощай!
Тренькнул циркулярный телефон. Дежурный сорвал трубку с рычага. Несколько секунд он слушал, потом крикнул, срываясь на хрип:
– Да нет никого, товарищ начальник. Сами знаете – все уехали. – Дежурный остановил на Генке сумасшедший взгляд и вдруг добавил, усмехнувшись: – Вот лейтенант Кондратьев здесь. Геннадий Николаевич. Что? Есть, понял. – Он положил трубку и сказал, пожимая плечами: – Мотоцикл у подъезда, дуй на станцию.
– Да я уже и не сотрудник, можно считать! – удивился Генка.
– Дуй на станцию, – повторил дежурный. – Начальник ждет.
– Есть!
…Навстречу мотоциклу двигались наши отступающие части. Они вливались на главную улицу из всех боковых улочек и переулков, и у Генки возникло тяжелое, невыносимое ощущение безысходной тоски, словно он стоял перед умирающим, истекающим кровью человеком и ничем не мог ему помочь. Когда Генка сворачивал на привокзальную площадь, поток войск заметно поредел.
Генка въехал на перрон. Сразу же за приземистым зданием вокзала полыхали пакгаузы и багрово мигали раскаленные остовы нескольких вагонов.
Генка бросил мотоцикл и побежал через рельсы. Один вагон сорвало с путей и опрокинуло набок. Это был тот самый «вагонзак», который Генка видел два часа назад. Рядом чернели воронки от авиабомб.
Начальник стоял около грязной рогожи, которая прикрывала нечто очень похожее на уложенные в ряд огромные бутылки.
– Здесь четыре трупа, – негромко сказал начальник. – Все из конвоя. Старший был жив, я его отправил в больницу.
Подбежал стрелок охраны, крикнул:
– Нашли! Его аж за стрелку откинуло.
– Идем! – Начальник побежал. Генка следом.
В кювете, у забора, ограждающего станцию, лежал еще один труп. Он был настолько обезображен, что начальник судорожно повел головой и отвернулся. Попросил:
– Номер на куртке посмотри.
Генка нагнулся. В ноздри ударил приторный запах запекшейся крови. «Н-1205», – прочитал Генка.
Начальник сверился со списком, который держал в руках:
– Это – насильник. Бородулин его фамилия. – Начальник закрыл папку. – Тут, значит, вот какое дело, Кондратьев, – он сурово посмотрел на Генку и продолжал: – В этом вагоне везли четырех осужденных. Все – к «ВМН». Трое бежали. Сейчас они в нашем городе. Хочешь сказать: теперь не до них?
Генка промолчал, и начальник продолжал:
– Мы с тобой с глазу на глаз, и я теперь речей произносить не стану. Например, о том, что раз советский суд их осудил, мы обязаны и так далее. Тут в другом дело. – Начальник снова раскрыл папку. – На свободе – трое опаснейших преступников. Вернее, двое. Один приговорен военным трибуналом за шпионаж. Английский агент. Второй – бандит, убийца. Они взяли у конвоя автомат и два нагана. А немцы вот-вот войдут в город. Имей в виду и то, что бандит этот, Бойко, из нашего города. Обозлен, страшен. Если его не обезвредить, он многих поубивает, да и выдаст немцам всех, кого сможет. Смекаешь?