Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией - Страница 109

К оглавлению

109

Коля отпустил конвойного и, подождав, пока тот уйдет, сказал:

– Садитесь, гражданин Родькин. Мне поручено разобраться в вашем деле. Моя фамилия Кондратьев.

Родькин кивнул:

– Слыхал про вас… Правильный, говорят, вы мент… Да мне это без надобности. – Он отвернулся и зевнул.

– Расскажите о себе.

Родькин усмехнулся:

– Чего зря время тратить, гражданин начальник? У вас про меня все написано сто раз! Родился, крестился, кусался, попался.

– А вы все равно расскажите.

– Ну, коли сами настаиваете. – Родькин почесал в затылке. – Семья моя пропащая, мать померла от разных болезней, а отца ухайдакали по пьяному делу. Братьев-сестер нет, тети-дяди от меня, как от чумного, отреклись. Ну, чего там еще? Тяжелое детство, голодные дни. Босоногий, несчастный мальчонка не нашел ни в ком сочувствия и сбился с круга. В лагере, после первой кражи, пытались перековать, да шиш с маслом вышел.

– Послушай, – улыбнулся Коля, – зачем ты все это врешь?

Родькин перестал улыбаться.

– А вы зачем в отца родного играете? Вы кто? Мент. А я? Вор. Ваше дело – топить меня, вам ведь это приказали? Ну и топите, не мудрите. И нечего тут тю-тю-тю, да сю-сю-сю разводить! Я не баклан, начальник.

– А почему ты решил, что мне приказали тебя утопить?

Родькин отвел глаза:

– Ничего я не решил. Сорвалось с языка глупое слово, вы уж простите.

– Так… – Коля встал, начал надевать плащ и спросил, как бы между прочим, без нажима, так, словно заранее знал ответ: – Ты убил инженера Слайковского?

– Я убил инженера Слайковского, – тихо сказал Родькин. – Еще вопросы будут?

Коля отправил Родькина в КПЗ и уехал на Дворцовую.

Вечером он пошел на Большую Садовую: перед тем, как передать дело в прокуратуру, захотелось самому взглянуть на место происшествия. Когда выходил из кабинета, тренькнул внутренний телефон. Звонил Кузьмичев.

– Как? – коротко спросил он, и Коля так же коротко ответил:

– Отправлю завтра.

– Молодцом, – сдержанно похвалил Кузьмичев и повесил трубку.

…Наступали белые ночи, и белесый, размытый сумрак плыл по ленинградским улицам. Коля вышел к Гостиному. Слева вспыхивала то красным, то желтым огнем витиеватая надпись: «Каир». Здесь произошла трагедия – на этом асфальте, перед этими окнами. Наверное, опрошены далеко не все, кто был прямым или косвенным свидетелем убийства Слайковского. Этих людей предстоит еще найти. И со многими из них начнутся, как и всегда в таких случаях, долгие, изматывающие поединки. Как цепко держится прошлое в психологии людей, как властно распоряжается их поступками. Восемнадцать лет назад Трепанов мечтал, что в недалеком будущем человеческие души станут иными. Поторопился Трепанов. Все торопились тогда. У жизни свои законы, на них можно влиять, но их нельзя отменить.

Коля вошел в ресторан. Посетителей было немного. У гардероба величественно возвышался могучий швейцар – под стать Коле, правда, немного оплывший, но все еще молодой и красивый.

– А-а, – заулыбался он, увидев Колю. – Товарищ начальник. Душевно рады, проходите. Как раз получены парниковые огурчики.

– Откуда вы меня знаете? – спросил Коля.

– Профессиональный глаз, – гордо сообщил швейцар. – В прошлый четверг была в «Ленинградской правде» фотография: лучшие люди нашей милиции. Не изволили забыть? Я вижу, у вас дело. Пройдем ко мне?

– Можно и здесь, – сказал Коля. – Инженера убили в ваше дежурство?

– Точно так-с, – кивнул швейцар. – Я заступил ровно в девять вечера, как раз джаз ударил. Он у нас всегда одним и тем же начинает – «Кис оф файер», если знаете… Тут дверь нараспашку, и влетает растрепанный Родькин.

– Вы его знаете? – перебил Коля.

– А кто его, прощелыгу, не знает? – удивился швейцар. – К нам публика самая разная ходит, таких, как Родькин, – пруд пруди. Чуть у них удача – карман вырезали или кошелек «нашли», – сразу к нам. А Родькин что? Был вор, вернулся из лагеря – сковырнулся по новой. Ни копья нет, жить негде. Конечно, он снова на преступление пошел.

– А по существу?

– Я и говорю, – швейцар разгорячился от воспоминаний. – Влетает, глаза – девять на двенадцать, рот – арбузом. Орет: «Человека убили!» – «Кто убил?» – это я ему, а он: «Убили, вот этим ножом убили!» и как грохнется оземь, забился, затрясся, ровно в падучей. Я гляжу, у него в руке и в самом деле нож!

Коля вынул из кармана три финки, но не показал их швейцару, потому что к зеркалу подошел чернявый официант с тщательно зализанным пробором и, поправляя усики, сказал:

– Там оппились… Выкинуть надо.

– Иди, я провожу гражданина и займусь, – сказал швейцар.

– Какая из них? – Коля положил на стойку все три финки.

– Эта. – Швейцар указал на ту, что лежала в середине – у нее была характерная ручка из кабаньего копыта. – Я ее на всю жизнь запомнил.

– Спасибо, – Коля попрощался и ушел. На улице он несколько секунд постоял в раздумье, потом решительно свернул в подворотню и вошел во двор. Здесь находился служебный вход в ресторан. Коля набросил плащ на руку и, миновав несколько коридоров, оказался в зале. Было шумно, бегали официанты, оркестр исполнял веселый фокстрот.

– В верхнем нельзя! – подошел к Коле метрдотель. – Прошу пройти и раздеться.

– Извините, – смущенно сказал Коля. – Мне сказали – приятель мой здесь буянит, его выкинуть хотят. Позвольте, я его без скандала заберу?

«Метр» изумленно посмотрел на Колю, спросил, подозрительно прищурившись:

– Гражданин, вы, случайно, не больны? Какой буян, о чем вы говорите? У нас, слава богу, второй вечер тихо!

– Спасибо, значит, мне наврали.

109